Эти воспоминания по моей просьбе написала моя родная тётя, старшая сестра отца Елена Ивановна Тарасова (в девичестве Марянина). Она родилась в 1924 году в Комаровке – была в нашем районе такая деревенька в пойме Волги, напротив Тетюш. В 1950-х Комаровку затопили в связи со строительством Волжской ГЭС. Сейчас Елене Ивановне 85 лет, она живёт в селе Нижний Услон недалеко от Казани, но сердцем по-прежнему там, в родных переулках своего детства…
Николай МАРЯНИН, краевед.
Вот моя деревня Комаровка… А раньше она называлась Волхоновка, это бабанечка моя так звала. В ней 86 домов, и все маленькие, на два-три окошечка, крытые соломой и тростником. Люди почти все родные были друг другу – то сват, то крёстный, то двоюродный. Напротив нашего дома – амбар на пригорке, пониже - озеро Зыбучее, а за ним - луга барские. Туда раньше приезжали богатые люди, красиво одетые, и всё лето гуляли и катались на лодках. Ихние слуги приносили калачи, когда приходили в деревню за молоком, маслом и сметаной. Кругом луга, озёра, лесные гривы, и комаров много, вот и переименовали её в Комаровку. Ягод и грибов было – всяких, и рыба в озёрах разная – щука, карась, линь, сорожка. Мы сами её ловили и варили уху на костре. А продать некуда было, в Тетюшах она копейки стоила.
У дедушки моего Данилы Дмитриевича Марянина и бабани Марии Матвеевны, в девичестве Ахчиной, восемь детей было – Иван, Андрей, Фёдор, Николай, Василий, Александра, Анна и Варвара. Бабанечка с нами жила, ходили мы с ней за грибами в лес. Жили очень голодно, хлеба мало было всегда. Пайком кусочек давали, и то я половину съедала – отдавала маленьким братьям и сестричкам. А в лесу всего наедимся: сыроежки ели, черёмуху прямо с косточкой, орехи, жевали щавель, ягоды – всё подряд, лишь бы поесть. Диким луком питались - принесём домой, нарубим его, в большой таз выложим, муки пригоршню перемешаем и так сладко наедимся! Ещё ходили к отцу на мельницу – он работал там. Даст нам муки горсточку в кармашек, и мы бежим с сестрой за тем же луком диким. Нарежем его, муку перемешаем с луком и в печку на сковороде – вкуснятина!
А другой мой дедуля Карп Адрианович Осокин жил в Трёх Озёрах. Это большое село, и церковь в нём красивая, большая. Там был барин, а дедуля работал ключником на его складах. Приезжал с гостинцами к нам, и мы его ждали. А потом и у него гостинцев уже не было. Кулаков сослали, а дедуля хлеб весь раздал в Трёх Озёрах крестьянам. Я помню, все старухи поминали его добром. Бабушка умерла рано, её Катерина Матвеевна звали, в девичестве Филиппова. Очень красивая была, белокурая, с голубыми большими глазами.
Родители мои – Иван Данилович Марянин и Александра Карповна, в девичестве Осокина. Сначала маму не отдавали за отца, он ведь бедный был. Но мама всё равно вышла замуж и уехала с отцом в Царицын. Работали там на железной дороге. Потом дедуля написал маме: приезжайте домой. Она тогда беременна мной была. Вернулись они, дедуля дал им тёлку и овечку, кой-какой домишко построили. А там и дети пошли, погодки - я, Нюра, Витя, Миша, Коля, Клавдя, Валя и Юра. Мама все тяготы брала на себя. Я пошла работать с семи лет, собирала колоски. Мама жала серпом, а в восемь лет и я уже умела жать и вязать снопы. Она здоровая была: сколько помню её, днём в колхозе работала, а ночью ходила выгружать дрова, чтоб заработать маленько. В колхозе никогда не давали денег, только осенью привезут немного ржи, пшеницы, проса и гречки, по полмешка всего. Сами выращивали картошку, овощи, на этом и жила вся семья.
Я родилась 28 мая, в день пограничника. Двое у нас в поле родились, а один в лугах – сенокос был. Мама очень ловко и умело косила, ей ставили в колхозе один трудодень, как и мужикам. А женщины отдельно косили, им сорок сотых только ставили за работу. «На лапти не заработаешь», - говорили они. У нас ведь сами лапти плели, и ещё ступни, как галоши высокие. А у татар другой фасон лаптей был. Они приезжали издалека в Болгары, шли и через нашу Комаровку. Мы кипятили им самовар, они сходились на лужайке до 30 человек в кругу, и мы смотрели на них, а о чём говорят, не знали. Они всем ребятам давали по конфетке. В Болгарах у них похоронены предки. Там бугор был, как плотина, вот они у него и молились.
Ждали мы всегда, когда мама придёт с поля домой. Я самая старшая была, и на мне семь человек. Чем-то накормить надо, и сберечь их. И вот один раз прокараулила. Играли они на дороге, из грязи делали лепёшки, и не знали, что гонят стадо, а бык идёт первым. Я двоих маленьких схватила, а Мишу бык взял на рога, приподнял и бросил на землю. А потом кувыркал его до соседнего палисадника. Старичок выбежал 90-летний, но тоже боялся подойти. Бык всего братишку измял и в грязи вывалял, не поймёшь, где глаза, лица не узнать. Мама прибежала, взяла его и пошла к озеру мыть, он уж не дышал. Положила на траву обмытого братца Мишу, и все стояли, молились. Вдруг он зашевелился, но глаза не открывал. Тогда мама начала брать с молитвой воду из озера и рукой на лицо и грудь его плескать. Миша ожил, но болел долго ещё потом.
Была у нас корова, и её чуть не увели однажды со двора ночью. Одели лапти ей на ноги и верёвкой обмотали, а тятенька услышал скрип ворот. У него было ружьё дедовское, он выстрелил вверх - они убежали. Мы и плакали, и радовались корове, без неё не выжили бы, наверно. Хоть чуть-чуть молоко нас спасало. Да и то приходилось священникам продукты отдавать… Каждый праздник церковный и по воскресеньям собирал поп дань. Вот он идёт по улице Комаровки с крестом и метёлкой, и все должны поставить столик у двора, а на него - масла кусок и сметаны банку. И церковник всё это берёт в большое лукошко. А мы из подворотни смотрим, все восемь детей голодных, и плачем, не понимая, зачем мама отдаёт? После отец и говорит со слезами: «Шура, что это мы делаем, дети голодные». Она говорит, тоже плача: «Как же, Ваня, народ осудит». Вот с тех пор я попов не люблю. А в Бога верую.
Праздника всегда ждали, особенно Пасху, яичек хотелось нахристосовать. А в Рождество даже 1, 3 или 5 копеек давали родные, если пропоёшь «Рождество твое Христе Боже нас». Только до конца пропеть надо, а то и не дадут ничего. Учительница наша, Екатерина Ивановна, очень хорошая была, как мать всех понимала. Ученикам голодным что-то даст поесть, хоть пару картошин. Вся деревня делилась, у кого что есть. Только три дома богатые были – к ним никто никогда не заходил. Говорили, что они жулики, и боялись их все.
А вот диких зверей мы не боялись. Медведя я рядом совсем видела, и лису, а зайчиков дети в руки брали. Они, как клубочки шерсти пуховые, к нам в деревню приходили. И медведь тоже приходил: посидит около амбаров – и уйдёт. Пчельник был недалеко, у леса, медведь ходил и туда. Пчеловод ему наливал мёду – тот поест и уходит. Мы тоже бегали на пчельник с Раисой и Соней Елисовой – кормил он и нас мёдом, только мало, по ложечке всего. А как уходим от него – провожает нас, как бы медведь не обидел.
Помню, ходили с подружкой за маком через болото босиком. Когда вышли на дорогу, она и говорит: «Я наколола ногу». Так, чуть видно пятнышко. Она пальцем это место потёрла – и во рту его послюнявила. Сначала у неё вздулись губы, а потом и щёки. Оказывается, это змея подружку укусила. Я побежала на гумно, там молотили хлеб. Кинулись все к ней туда на дорогу, несли до деревни на руках, а потом увезли в Тетюши. Чуть не умерла она, вовремя спасли. Вот какие люди были в нашей деревне - добрые, отзывчивые. У кого горе – не бросали, помогали, чем могли. У кого родился ребёнок – все приходили, что-нибудь несли, последнее отдавали.
Тогда опасно было лишнее слово сказать. Мой дядя, Фёдор Данилович Марянин, спел пьяный песню про Ленина - и в тюрьму. Пили пять человек в харчевне. Потом друзья рассказали, что он сочинил и спел вот такие частушки: «Кто сказал, что Ленин умер? / Я его вчера видал – / Без штанов в одной рубашке / Пятилетку догонял!» И ещё одну:«Ленин, Ленин, лысый пёс, / Посмотри на наш колхоз… / Ленин встал, развёл руками – / Что же делать с дураками?!» Отсидел дядя Федя за это восемь лет, семья очень бедствовала. Братья помогали выжить его детям, носили им, кто чего мог.
На Блиновой мельзавод был, дядя там шофёром работал. Это за 15 километров от Комаровки. Он и меня туда устроил работать. Сначала маркировщицей, а потом открыли курсы лаборантов, и я их кончила за год на отлично. Перевели в мучную лабораторию. Проработала всего год с небольшим – началась война, страшная и тяжёлая жизнь началась. Мельзавод закрыли, так как молоть нечего стало. А девчонок и стариков отправили на распиловку леса - увозили на лошади, а оттуда пешком. Изувечились мы там все. Я ногу топором ранила, много крови потеряла. А потом меня хлыстом ударило, когда падала сосна, чуть отдышалась.
Потом нас перевели на окопы за Тетюшами. На квартиры в деревне по шесть человек расселяли: изба маленькая, спали на полу с телёнком и ягнятами, по очереди грелись около них - дверь не прикрывалась, лёд намерзал. Дрова сами приносили из леса, почти два километра от деревни. Я не знаю, как выжили люди. Ноги у нас опухали, и сапоги не снимали вечером – так и ложились. В 6 утра уходили и до 8 часов вечера, чуть дойдём… А когда вернулись в Комаровку – с мельзавода все разъехались, контора на замке, и никаких документов не осталось, что мы там работали.
Ходила в лесхоз на посадку леса с няней. Это мамина сестра младшая. Мама говорит ей: «Нюра, возьми Елену с собой на пару». Она со штыком, а я сосенки клала в ямку, вот так и заработала себе на ситец. Мама сшила платье мне, и я не знала, куда его положить. Одевала только по праздникам.
В то время заболел мой отец, положили его в больницу в Тетюши. Я к нему часто ходила - до Волги пять километров лугами и лесом, а потом переправлялась на лодке. Заболел он осенью и лежал в больнице с ноябрядо апреля. Как-то я приехала к нему – а его выписывают. Пока до Волги дошли, с горы спустились, на реке уже закрайки большие, того гляди ледоход начнётся. Отец заволновался, но решил: «Пойдём, дочка, домой, нас там ждут». Перекрестились – и вперёд. Дошли до середины Волги, и лёд вдруг сдвинулся. Мы бежали до самого берега, а там – льдины расколоты. Отец берёт меня в охапку – и прыгает с льдины на льдину. И ползком тоже ползли. У берега он по пояс в воду прыгнул, вынес меня на берег, оба упали и заплакали. Отец целует землю и говорит: «Господи, живы, доченька, живы!» До дому мокрые бежали всю дорогу.
Потом отец опять долго болел. Мама на работе стемна дотемна, а я ему травы кипятила, ухаживала за тятенькой. Он рассказывал, как воевал в первую мировую, у него ранения были в живот и в руку. Отец был грамотным, писал красиво, в колхозе работал кладовщиком. Он рано умер, и всё нам говорил: «Не забывайте благодарить Ленина – он нам дал землю, свободу от рабства».
Хоть трудно жили, голодные были, но весело почему-то вспоминается детство. Комаровка мне часто снится – луга все в цвету. Летом на озёрах квакают лягушки. Перед каждым домом были жарники – картошку пекли все, кто жил на улице у озера. Всё лето босиком – и в поле, и в лесу. И зачем затопили такую красоту? Дубы были – вчетвером не обхватишь. А поле маковое – это красота смотреть на него, особенно когда ветерок цветы колышет. Всё не опишешь, да и пишу, что вспомню, по частям. Не знаю, поймёт ли кто мою писанину. Хорошо бы вспоминали те годы и нашу тяжкую судьбу...
