Трёхозёрская любовь

Льва Толстого

В середине 19 века в Казани встретились и влюбились друг в друга два молодых человека – Лев Николаевич Толстой из Ясной Поляны и Зинаида Модестовна Молоствова из Трёх Озёр. Так сложилась судьба, что в своих чувствах они так и не признались. «Может быть, ты сомневаешься, что я тебя люблю, Зинаида, прости меня, ежели это так», - писал Толстой в своём дневнике. Кто знает, останься он в Казани и осуществи тайные мечты, доверенные страницам дневника, может быть, писал бы свои великие творения не только в Ясной Поляне, но и в молоствовской усадьбе в селе Три Озера?

Первые встречи

Лев Толстой прожил в Казани почти шесть лет - с 1841-го по 1847 год. Здесь он закончил домашнее образование, поступил в Казанский университет, из подростка превратился в юношу, сформировался как мыслящий и творчески талантливый человек, испытал первое влечение и юношескую любовь к Зинаиде Молоствовой - племяннице попечителя Казанского учебного округа. В 1845-ом, в год их первой встречи, Толстому исполнилось 17 лет...
В тот год умер предводитель дворянства Спасского уезда Модест Порфирьевич Молоствов. Похоронили помещика в родовом имении Три Озера, в некрополе у Христо-Рождественской церкви (могильная плита сохранилась до сих пор). А его 16-летняя дочь Зинаида (она родилась18 ноября 1828 года), проведшая в Трёх Озёрах детство и отрочество, тогда же была отправлена в Родионовский институт благородных девиц в Казани. Там она встретилась и подружилась с Марией Николаевной Толстой - родной сестрой будущего писателя.

Зинаида Модестовна встречалась со Львом Николаевичем в институте, на балах, часто бывала у них дома. Она танцевала с юным графом мазурки и явно интересовалась им. По воспоминаниям Марии Николаевны, «в доме Толстых её очень любили и отличали от других, потому что при богатом внутреннем содержании Зинаида Модестовна была жива, остроумна, с большим юмором». Другие её современники отмечали: «Она была не из самых красивых, но отличалась миловидностью и грацией. Она была умна и остроумна. Её наблюдения над людьми всегда были проникнуты юмором, и в то же время она была добра, деликатна по природе и всегда мечтательно настроена». Конечно же, сентиментальный Лев Николаевич не мог не заметить эту видную девушку, но развитию большого чувства тогда помешал спешный его отъезд из Казани в 1847 году. Братья Сергей и Дмитрий закончили университет, и Лев неожиданно уехал вместе с ними, бросив учёбу «по расстроенному здоровью и домашним обстоятельствам».

Опьянение Зинаидой

Их новая и последняя встреча произошла в середине мая 1851 года, когда Толстой, направляясь вместе со своим братом Николаем на Кавказ, провел в Казани "очень приятную неделю". Они увиделись с Зинаидой Модестовной у начальника Родионовского института Е.Д.Загоскиной и затем встречались каждый день. Это время оставило в нём лучшие воспоминания именно благодаря встречам с Молоствовой. Толстой писал своей сестре: "Имел случай постоянно видеть Зинаиду… так опьянен Зинаидой". Характерно, что чувство к Молоствовой вызывало в нём поэтические настроения и грёзы, рождало вдохновение до такой степени, что он «возымел смелость» написать стихи:

«Лишь подъехавши к Сызрану,

Я ощупал свою рану…»

Так он писал с дороги 26 мая сестре Марии Николаевне. Душевная рана не давала влюблённому покоя до Симбирска и Сызрани. А 8 июня 1851 года Толстой пишет в дневнике о своём "чистом, высоком" чувстве: "Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась; но я мало знал её (фу! какая грубая вещь слово! - как площадно, глупо выходят переданные чувства). Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было приятно, отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет всю прелесть ее. Как морально легко мне было в это время. Я не чувствовал этой тяжести всех мелочных страстей, которая портит все наслаждения жизни. Я ни слова не сказал ей о любви, но я так уверен, что она знает мои чувства, что ежели она меня любит, то я приписываю это только тому, что она меня поняла. Все порывы души чисты, возвышенны в своем начале. Действительность уничтожает невинность и прелесть всех порывов. Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу. Но, может быть, ты сомневаешься, что я тебя люблю, Зинаида, прости меня, ежели это так, я виновен, одним словом мог бы я тебя уверить.

Неужели никогда я не увижу ее? Неужели узнаю когда-нибудь, что она вышла замуж за какого-нибудь Бекетова? Или, что еще жальче, увижу ее в чепце веселенькой и с тем же умным, открытым, веселым и влюбленным глазом. Я не оставлю своих планов, чтобы ехать жениться на ней, я не довольно убежден, что она может составить мое счастие; но все-таки я влюблен. Иначе что же эти отрадные воспоминания, которые оживляют меня, что этот взгляд, в который я всегда смотрю, когда только я вижу, чувствую что-нибудь прекрасное».

И далее в той же записи: "Теперь Бог знает, что меня ждет. Предаюсь в волю его. Я сам не знаю, что нужно для моего счастия и что такое счастие. Помнишь Архиерейский сад, Зинаида, боковую дорожку. На языке висело у меня признание, и у тебя тоже. Мое дело было начать; но, знаешь, отчего, мне кажется, я ничего не сказал. Я был так счастлив, что мне нечего было желать, я боялся испортить свое... не свое, а наше счастие. Лучшим воспоминанием в жизни останется навсегда это милое время».

В первые дни пребывания на Кавказе Толстой вновь изъяснился стихами в письме казанскому "молодому прокурору, правоведу" Александру Степановичу Оголину, близкому знакомому семьи Молоствовых:

"Господин Оголин! Поспешите,

Напишите

Про всех вас,

На Кавказ,

И здорова ль Молоствова.

Одолжите Льва Толстова".

Получив от Оголина письмо, Толстой 22 июня отвечал ему из чеченского Старого Юрта, и опять о том же: "Нет, только один Сызран действовал на меня стихотворно. Сколько ни старался, не мог здесь склеить и двух стихов. Впрочем, и требовать нельзя. Я имею привычку начинать с рифмы к собственному имени. Прошу найти рифму "Старый Юрт", Старогладковка, и т.д... Зачем вам было нарушать мое спокойствие, зачем писали вы мне не про дядюшку, не про галстук, а про "некоторых"? А впрочем, нет, ваше письмо и именно то место, где вы мне говорите о некоторых, доставило мне большое удовольствие. Вы шутите, а я, читая ваше письмо, бледнел и краснел, мне хотелось и смеяться и плакать. Как я ясно представил себе всю милую сторону Казани; хотя маленькая сторона, но очень миленькая".

«Некоторыми» условно между собой Толстой и Оголин называли Зинаиду Молоствову и её сестру. Через несколько строк - опять о "некоторых": "Александр Степанович приподымается будто за шляпой, подходит к некоторым. Некоторые смотрят на него таким добрым, открытым, умным, ласкательным взглядом, как будто говорят: "Говорите, я вас люблю слушать".

Узнав из письма, что о нем помнят в Казани, Толстой надеется, что "может еще быть счастлив". Молоствовы, видимо, на лето уехали из города в родовое гнездо Три Озера, и "в Казани скучно", как писал Оголин. "Верю и соболезную, - откликается Толстой. - Завидуйте теперь мне; вы имеете полное право; когда же воротятся, о, как я буду вам завидовать".

И коротко рассказав о своей жизни в Чечне, продолжает: "Нашел-таки я ощущения. Но поверите ли, какое главное ощущение? Жалею о том, что скоро уехал из Казани; хотя и стараюсь утешать себя мыслью, что и без того бы они уехали и что все приедается и что не надо собой роскошничать. Грустно". Завершалось письмо вновь мыслью о З.Молоствовой: "Ежели не найдете неприличным, лучше скажите Зинаиде Молоствовой, que je me rapelle a son souvenir" (в переводе с французского - «Я прошу вспомнить обо мне»).

Досадное замужество

В.Шкловский в своей книге о великом писателе иронизирует: «Толстой любит в это время Молоствову: стремится к ней, мечтает о ней, но не может даже написать письма, потому что не знает отчества». Исследователь Н.Гусев полагал, что воспоминания о З.Молоствовой Толстой "хранил в первые месяцы своей кавказской жизни", а в 1852 году, "по-видимому, она уже не занимала никакого места в его сердце", и приводил запись из дневника Толстого от 22 июня 1852-го, через год после встречи в Казани: "Зинаида выходит за Тиле. Мне досадно, и еще более то, что это мало встревожило меня".

Николай Васильевич Тиле был дворянином, коллежским советником, депутатом дворянства Чебоксарского и Козьмодемьянского уездов Казанской губернии, чиновником особых поручений при военном губернаторе Казани И.А. Боратынском, а впоследствии стал коммерческим деятелем. Он был на шесть лет старше Молоствовой. Зинаида Модестовна вышла за него замуж, так и не дождавшись не то что предложения руки и сердца, но даже письма от Льва Толстого. Она знала о его чувствах лишь со слов Марии Николаевны да из намёков Оголина.

А в творческой душе писателя продолжала рождаться поэзия. 30 декабря 1852 года, за день до выступления в поход дивизиона, в котором служил Толстой, в дневнике отмечено: "Вечером написал стишков 30 порядочно". Имеется в виду стихотворение без названия, начинающееся строкой "Давно позабыл я о счастье...". Слово "стишки" говорит о несколько ироничном отношении Толстого к этому своему стихотворному опыту. По мнению московской исследовательницы творчества писателя Н.Бурнашевой, эти стихи - грустное воспоминание о прошедшем юношеском увлечении Зинаидой Молоствовой...

«Давно позабыл я о счастье -

Мечте позабытой души -

Но смолкли ничтожные страсти

И голос проснулся любви...

На небе рассыпаны звезды;

Все тихо и темно, все спит.

Огни все потухли: уж поздно,

Одна моя свечка горит.

Сижу у окна я и в мысли

Картины былого слежу,

Но счастья во всей моей жизни

Минуту одну нахожу:

Минуту любви, упованья,

Минуту без мысли дурной,

Минуту без тени желанья,

Минуту любви неземной...

И тщетно о том сожаленье

Проснется в душе иногда

И скажет: зачем то мгновенье

Не мог ты продлить навсегда?»

В черновой редакции стихотворения есть строки о взгляде любимой девушки:

«Дитя так невольно сказало

Всю душу во взгляде одном,

Что слов бы никак недостало

Сказать то, что сказано в нем».

В первоначальном тексте Толстой писал и о своем "сладостном трепете счастья", и о готовом в душе, но не произнесенном "слове любви и участья", и вообще о словах, которые "так ничтожны в сравненье с Божественным чувством любви". Н.Бурнашева считает, что то же возвышенное, светлое чувство и ощущение счастья переживает Сережа Ивин, герой незавершенного рассказа "Святочная ночь" (январь-май 1853 года), задуманного Толстым две недели спустя. И "простодушно-любопытный взгляд" графини Шёфинг, который так поразил Сережу и "доставил столько наслаждения", и "совершенно детское личико, дышащее кротостью и веселием", и "очарование простоты", "милой наивной простоты", и не раз явившееся сравнение с ребенком - всё роднит "Святочную ночь" со строками стихотворения, навеянного еще не остывшими воспоминаниями Толстого о "божественном чувстве любви" к Зинаиде Молоствовой.

Образы первой любви

Поэтическое чувство влюбленности, пережитое Толстым в молодости и отразившееся в строках стихотворения "Давно позабыл я о счастье...", восторг и "опьянение" этим чувством на какое-то мгновение захватили и Андрея Болконского в "Войне и мире", когда он на балу предложил Наташе тур вальса, "обнял этот тонкий, подвижный, трепещущий стан и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко от него, вино ее прелести ударило ему в голову".

О чистой, безгрешной минуте любви напишет Толстой и в романе "Воскресение". В главе ХV первой части книги Нехлюдов, "сидя у окна в комнате присяжных", вспоминает, как в "ночь Светло-Христова Воскресения" при виде Катюши ощутил в себе это великое и чистое чувство любви: "В любви между мужчиной и женщиной бывает всегда одна минута, когда любовь эта доходит до своего зенита, когда нет в ней ничего сознательного, рассудочного и нет ничего чувственного. Такой минутой была для Нехлюдова эта ночь Светло-Христова Воскресения. Когда он теперь вспоминал Катюшу, эта минута застилала все другие».

В рассказе "После бала", написанном Толстым уже в 75-летнем возрасте, главная его героиня Варенька, танцующая на балу, отчасти напомнит З.Молоствову, а Иван Васильевич, от имени которого ведется рассказ, уже стариком вспоминает, как был молод и влюблен, "без вина был пьян любовью" к Вареньке. Автор подчёркивает, что происшедшее случилось «в сороковых годах», когда он «был студентом в провинциальном университете». Кстати, троюродной сестрой Зинаиды Модестовны и, возможно, одной из «некоторых» была Варвара Таврионовна Молоствова, имя которой мог использовать писатель, не решившись напрямую назвать героиню рассказа Зинаидой. «Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни её, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил её. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья», - рассказывает автор. Чувство это очень созвучно и дневниковой записи молодого Толстого, и его стихам, написанным полтора года спустя. Ощущение, испытанное в Казани молодым Толстым, - "опьянен Зинаидой" - запомнилось на всю жизнь, перешло в художественный образ и прошло через многие произведения писателя.

О Зинаиде Модестовне писали потом: «Всю жизнь она мечтала о встрече с Львом Николаевичем Толстым, всею душой увлекаясь его учением». Она жила с семьёй в Казани, наведываясь по случаю в родные Три Озера, где поместьем управляли братья - Порфирий Модестович и Михаил Модестович. В 1893 году умер её муж Н.В.Тиле, а 10 февраля 1897-го в Казани в возрасте 68 лет скончалась и сама Зинаида Модестовна. Знал ли об этом Толстой? Свидетельств не сохранилось, но редактор журнала "Хозяин", автор нескольких статей о Толстом А.Мертваго после встречи с писателем в 1900 году отмечал, что Лев Николаевич вспоминал в разговоре о своей первой любви – Зинаиде Молоствовой.

В автобиографических записях для книги П.Бирюкова «Биография Л.Н.Толстого» в 1904 году писатель вспоминал, что в Казани испытал к З.Молоствовой "поэтическое чувство влюбления, которое он, как всегда, по своей застенчивости, не решился выразить и которое он увез с собой на Кавказ". А чуть ранее, в письме Бирюкову 27 ноября 1903 года, отвечая на вопрос о своих "любвях", упомянул и Зинаиду Молоствову, заметив: "Любовь эта была в моем воображении. Она едва ли знала что-нибудь про это».

В окружении Молоствовых

Напоминал в те годы писателю о первой любви и Николай Германович Молоствов, двоюродный племянник Зинаиды Модестовны. Он родился в 1871 году, был известным критиком, журналистом и публицистом, биографом Льва Николаевича. Еще в феврале 1897-го (видимо, сразу после смерти Зинаиды Модестовны) Н.Г.Молоствов обратился в письме к Толстому с просьбой об издании библиографического справочника о писателе к 50-летию его литературной деятельности. Толстой одобрения не выразил, и библиография издана не была. В мае того же года Молоствов вновь обратился к Толстому с просьбой о содействии в написании его биографии, но писатель ответил, что это дело «прямо неприятно ему», и он не сможет помочь. Но Молоствов упорно добивался своего. Изучая жизнь Толстого, собрал 14 тысяч библиографических материалов, по ним написал подробную биографию в 14 выпусках и считал нужным учредить музей писателя.

В июне 1908 года Лев Толстой всё же принял Молоствова, рассказал ему о друзьях и соратниках ранней молодости, о своей матери, о писателях 1850-х годов. О матери не мог «без слёз говорить». Толстой беседовал с Николаем Германовичем, слушал чтение материалов первого выпуска биографии и находил, что он пишет "искусственно". Из Ясной Поляны Молоствов поехал в Шамордино повидаться с сестрой Л.Н.Толстого, а затем с художником-фотографом в Казань - "снимать дома, где жил Л.Н". В 1909 году в Санкт-Петербурге была издана книга Н.Г.Молоствова «Лев Толстой. Критико-биографическое исследование» (в соавторстве с П.А.Сергиенко). Получив в конце февраля 1910 года второй выпуск, Толстой в домашнем разговоре назвал это издание вульгарным, так как, на его взгляд, в нём оказалось недостаточно духовного, а осталось материальное и аляповатое. Может быть, так было сказано отчасти и потому, что в старости Толстой с иным чувством относился к шутливым ситуациям в его жизни, которые описал в книге Молоствов. В том же 1910-ом Николай Германович умер, опередив Льва Николаевича лишь на несколько месяцев.

Бывал в гостях у Толстого в Ясной Поляне и брат биографа – Владимир Германович Молоствов, владелец усадьбы Долгая Поляна в Тетюшском районе. Его жена Елизавета Владимировна Молоствова, родственница супруги Льва Николаевича, слыла известной исследовательницей сектантства и состояла в переписке с Толстым с апреля 1904 года. В архиве Толстого есть рукопись её повести "Цена любви", читанной по её просьбе писателем в декабре 1904 года. Весной 1905-го Молоствова посетила в Казанской психиатрической больнице арестованного и отправленного туда за крамольные убеждения сектанта К.Малёванного, о чём она писала Толстому. По просьбе писателя она хлопотала перед губернатором Казанской губернии и губернской администрацией об освобождении Малёванного, и ей удалось этого добиться - в августе 1905-го, после 12-летнего пребывания в больнице, он был освобождён.

В последнее пятилетие жизни Толстого Елизавета Молоствова неоднократно посещала его в Ясной Поляне. В апреле 1907 года Толстой пишет: «Очень рад был получить известие о вас, милая Лизавета Владимировна, и еще более рад тому, что вы намерены навестить нас. Пожалуйста, исполните это. Дружески жму вашу руку. Об иеговистах я мало знаю и очень рад буду узнать». В мае 1907 года она рассказывала Толстому о секте иеговистов, которых там, где она жила, насчитывалось более 10 тыс. человек, говорила о том, что "изучает их книги, хочет побыть среди них, чтоб узнать их. Говорила про татар, как они честны, доверчивы". Итогом занятий Е.В.Молоствовой явилась книга "Иеговисты"; она вышла уже после смерти Толстого, но в библиотеке Ясной Поляны найден оттиск из журнала «Живая старина» за 1909 год с надписью карандашом: "Оттиск статьи Молоствовой об иеговистах". Кроме того, автором была прислана Толстому брошюра "Секта Иеговистов", изданная в 1909 году в Санкт-Петербурге. В письме от 30 апреля 1909-го Толстой благодарил автора за присылку "очерков" и сообщал, что он прочёл их.

А вот что Толстой писал Е.Молоствовой в мае 1910 года: "Хочется написать вам, милая Елизавета Владимировна, хоть несколько слов. Первое в том, что Чертков так хорошо ответил, что я могу только выразить моё полное согласие с его мыслью, а во-вторых, то, что помню и люблю вас. Л.Т.". Незадолго до того, в феврале 1910 года, Молоствова посетила Ясную Поляну. У секретаря писателя об этом приезде её с мужем Владимиром Германовичем отмечено: "Из них каждый говорил со Львом Николаевичем о своих интересах". Молоствова рассказывала "о переходе язычников, черемисов, чувашей, которые были крещены, в магометанство и о какой-то секте среди магометан, черемисов и чувашей Казанской и Вятской губерний". С её мужем "особенно долго говорили о законе 9 ноября (Лев Николаевич, конечно, является его противником, Молоствов же высказывался как сторонник его)". А 19 октября посетившая Толстого Е.В.Молоствова «рассказывала о том, о чём спрашивал Л.Н.: о хуторах в Тетюшенском уезде».

Вспоминалась ли на этих встречах Зинаида Модестовна – не известно. Зато известно, что Лев Николаевич был любвеобильным человеком. После встреч с Зинаидой Молоствовой он много раз влюблялся, неоднократно собирался жениться. Супруга его Софья Андреевна даже в старости испытывала чувства ревности из-за поступков или дневниковых мыслей Льва Николаевича. Но как бы то ни было, своё самое первое любовное чувство к трёхозёрской красавице Зинаиде Молоствовой великий писатель пронёс в своём сердце через всю жизнь.

Николай МАРЯНИН,

поэт и краевед.